Дверь кладовки открылась одновременно с падением кресла. Трое мужчин стояли друг перед другом, целясь в упор.

— Предлагаю сложить оружие, — тихо сказал Мрозовский.

— Складывайте, — осклабился в ответ незнакомец и нервно повёл стволом пистолета.

— Не хочешь по-хорошему, будет по-плохому, — рыкнул Гроссман, сделав полшага вперёд.

В ту же секунду раздался выстрел. Перед ногами Гроссмана взметнулись щепки и куски паркета. Следом прогремел ещё один выстрел.

— Курва — твоя мама!.. — сквозь зубы выругался Гроссман.

Незнакомец улыбнулся, прищурился и навёл ствол пистолета на Мрозовского.

— Я сейчас беру то, зачем пришёл, а вы стоите здесь и не мешаете. Тогда все останутся целы. Понятно?

Мрозовский кивнул. На улице уже начинали шуметь люди — выстрел наверняка был услышан во всём доме и во дворе. Незнакомец сделал шаг к окну, выглянул и быстро развернулся к двери. В эту секунду дверь открылась, и в неё кубарем, неловко приземляясь на пол, влетел Мазур, дважды стреляя по ногам незнакомца, вкатился под стол и оттуда сделал ещё один выстрел. Незнакомец дико заорал и мешком упал на пол. Гроссман схватился за раненную левую руку и разразился таким потоком ругани, что Мрозовского перекривило.

— Мазур, погань! Давай сюда парабеллум, пока ты никого из него не убил! — надрывался Гроссман.

Лицо у него побледнело, а глаза налились кровью и слезились. Он выдрал из рук незнакомца пистолет, пока тот был оглушён болью, и снова схватился за руку. Рукав пиджака стремительно темнел от крови.

— А я что? — возмущался из-под стола Мазур. — Я ж только помочь хотел.

— Уже помог, — сказал Мрозовский. — Вылезай оттуда, будем нашего героя в Управу нести.

— Не надо меня нести, — возмутился Гроссман. — Я и сам дойду.

— А тебя никто и не собирается нести, — сказал Мрозовский и подошёл к незнакомцу. — Вот этого будем нести. Мазур ему ноги пострелял, сам теперь не пойдёт.

Возле незнакомца лежала большая увесистая тетрадь, жёлтые страницы которой заворачивались по краям. Мрозовский поднял её, пролистал и отдал, вылезшему из-под стола, Мазуру.

— На. Это очень важный документ. Головой ответишь.

— А почему как головой, так сразу Мазур отвечает? — недовольно проговорил он. — Давайте ваш талмуд.

Мрозовский зыркнул в ответ, но промолчал, и занялся раненым незнакомцем.

— Как зовут? — спросил Мрозовский, и раненый отвернулся. — Молчишь? Ну-ну… потом разговоришься. Все вы сначала неразговорчивые. Я сейчас тебя подниму, так ты руку мне на плечо положи, потихоньку встань, и направимся к дверям.

— Я не смогу. Обе ноги прострелены, — ответил незнакомец. Держался он на удивление спокойно, почти никак не выказывая боли, только лицо бледное, даже серое, и горячечный блеск глаз. Он даже натянул на лицо подобие улыбки, но, как считал Мрозовский, это была юношеская бравада, потому что при таких ранениях боль адская. — Так что придётся вам меня нести.

Из квартиры Гольдмана вышла странная процессия: впереди шёл Гроссман. Он был бледен, прижимал к себе перевязанную руку и одновременно курил папиросу, которая прилипла к нижней губе, дым от папиросы с каждым выдохом вырывался из носа сизыми клубами. За ним Мазур и сам Мрозовский несли человека на марселевом покрывале, соорудив из него подобие носилок. Человек этот не подавал никаких признаков, что он жив или хотя бы ранен. Глаза его были закрыты, лицо бледно, а белокурые пряди волос вздрагивали всякий раз, как носильщики делали шаг.

Народ, высыпавший во двор на звуки выстрелов, замер и молчаливо взирал на процессию. Юная панянка, что еще полчаса назад улыбалась белокурому молодому человеку, теперь тихо лила слёзы, прижимая к груди младенца, словно потеряла на войне собственного мужа. В общем, процессия очень напоминала траурную.

— Панове, а за что его? — спросил старичок, опираясь на обшарпанную трость и прижимая к впалой груди измятую шляпу с фазаньим пером.

— Всё нормально, отец, — ответил Гроссман. — Кто б мне сказал, за что меня…

— Так этот же… того… — кивнул старичок на покрывало.

Гроссман остановился, посмотрел на старичка, а потом на процессию.

— Кому он нужен, чтоб его «того»? — ухмыльнулся Гроссман. — Живой он.

Люди во дворе зашептались, панянка, потеряв интерес, занялась младенцем. В общем, жизнь пошла своим чередом. Среди толпы мелькнуло испуганное лицо Христины, а рядом и Настуси. Волосы у девочки были заплетены в косы, хитрыми кренделями выложенными вокруг головы и украшенными цветами. Белое платье, почти до щиколоток, расшито бисером и кружевами, как у невесты — Настуся в сопровождении Тины шла на конфирмацию. Сама Тина шла с открытым лицом: голубые глаза светились радостью предвкушения праздника; чёрный креп, приколотый к маленькой шляпке, держался на старинной серебрянной булавке; тяжелый бордовый шёлк юбки, отороченный по низу широким чёрным кружевом, отливал на солнце.

Мрозовский остановился передохнуть и встретился взглядом с Тиной.

— Доброго дня вам, пани Кшыся.

— И вам, пан Мрозовский, — ответила Тина, заслоняя собою девочку.

— Я смотрю у вас праздник сегодня? Так я вам и вашей девочке желаю счастья, — Мрозовский улыбнулся и помахал Настусе рукой.

— Спасибо. Только думаю, что нехорошая примета перед миропомазанием и такая встреча.

— Так то ж, когда с покойником, — засмеялся Мазур и тут же умолк под тяжелым взглядом Мрозовского.

Тина быстро перекрестилась и поспешила прочь, прощаясь на ходу:

— Всего вам хорошего, панове.

— И вам всего хорошего, пани, — отозвался вдруг молодой человек, которого несли на покрывале.

Поль неимоверно страдал от боли в ногах, а не показывал этого только лишь от того, что боялся, если начнёт стонать, так и слёзы потекут, и к маме вдруг захочется. Однажды его ранили в одном из портов Европы. Тогда он позволил себе расклеиться, за что потом долго себя корил. Ранили в плечо за то, что смухлевал в карты. Стрелявший матрос потом жестоко бил его ногами по раненому плечу и Поль выл, плакал и тихо звал маму. Матрос его бросил, только потому, что пьян был и бить надоело.

Дурак, что не придал значения трясущимся рукам пана Якова. Ведь понятно же, что нервничает человек, беспокоит его что-то. Глазки бегают, блестят; губы облизывает что секунды. Надо было сразу предположить неладное. А ведь поверил тому, что нездоровится слесарю, что с вечера перебрал. Да и не похож он на пьющего человека: ни мешков под глазами, ни красноты глаз. Так ошибиться… Ничего, теперь надо выбираться из этой ямы, в которую сам себя и засунул.

Поль раздумывал, планировал, что и как станет говорить, прикидывал, что от него сыщик попросит. Все они продажные и жалованье у них маленькое, только на взятки и живут.

* * *

В Управе Поля перевязали, закрепив одну ногу на дощечках, и